В городе по имени Москва,

И страна березового ситца

Не видна была и не близка.

А был близок мне солдатик стойкий,

Что умел любить и презирать,

И в объятьях родины далекой,

Жить умел слабей, чем умирать.

Он калекой был и плохо бегал,

Проходила временность, крича.

Одинокий голос человека

Стоил половину кирпича.

За учебу нахватавший троек,

В жизни не видавший ни черта,

Лишь огни далекой новостройки,

Лишь шпану с соседнего двора.

Так нелепо в грязь, по пояс в снеге,

Он стоял и тихо-тихо пел.

Он уже любил на этом веке,

Он уже тонул, уже горел.

И в графе "судьба" поставив прочерк,

Говорю от имени его

Об ушедших, о больных и прочих,

Об ином не зная ничего.

Это такая тьма, что замедляется скорость света,

Это такая тьма, что пугаются коты,

Это такая… тьма – как из Ветхого Завета…

Это такая любовь, что совсем и не любовь,

Это совсем не любовь, а конец света.

Это что-то такое, что и в глаз и в бровь,

Это такая, ух! – не из Нового Завета.

Как можно пить полночный чай?

Он – яд, и двое василисков

Сидят, окаменев, меча

Печалью через столик низкий.

В покое гипсовых титанов...

Кто б знал, что стоит тот покой!.. –

Так отступают ветераны,

Мосты сжигая за собой.

Микеланджело

О вкусах не спорят – по счастью...

Я крыл тебе не опалю –

Лети – как стрела – безучастна:

Я каменных женщин люблю.

Открыта мне радость музея

И нимфы милы у струи

Склоненные ниц, и камея,

Кановы чудесные три...

Мне прелесть известна иная:

Из бронзы, их гипса, из сна –

Но только... но пусть – не живая,

Губящая хуже вина!..

Барочные тонкие ризы,

Всегда недоступна и над,

С лепного глядящая фриза –

Как сорок и сто лет назад.

Художнику сдавшись под пыткой,

Спокойно нагая стоит,

Искусством прочитанный свиток,

Прекрасная, словно Лилит.

Светла каждой линией зыбкой.

Как в царской короне алмаз,

Чарует чуть зримой улыбкой,

Разрезом изысканным глаз

И всей квинтэссенцией женской...

Но ты – вся живая, как тигр –

О злое виденье блаженства –

Исчезни, изыди, уйди!

Вместившая – вплоть до надира –

Все бездны, и мы как пажи

Особ инфернального мира,

Чей бог беспощаден и лжив.

Ни мира не дав, ни могилы,

В душе воцарившая ад:

Юдифь, Саломея, Далила...

Обманутый сто раз подряд,

Все в глаз потеряв ее сини –

В пустыню уйди и молись:

О женщина в мягком муслине,

Меж нами пройди – не коснись,

Усни, и пусть тише и тише

Я в персях дыханье ловлю

Полуобнаженных – усни же! –

И стой, укрощенная, в нише –

Я каменных женщин люблю!

Уехать наотмашь, тайком...

Уехать, как будто кому-то дать сдачи –

По-детски...

...И снова леском,

Обрывом, вертлявой дорогой и речкой,

И все без разбору забыть,

И, выпивши с горя, сидеть на крылечке,

С тобой ни о чем говорить.

Вильям Батлер Йейтс
(вольный перевод на сленг)

Кто с Фергюсом решится ехать стопом,

Разбить палатку на ночной поляне,

Купаться голым в бухте Меганома?

Чувак, прикинь, чего бояться дропа?

Герла, хрена мечтать о теплой ванне –

Тащи рюкзак и позабудь о стреме.

Чего грустить о брошенной синице?

Не выросла на свете та ромашка…

Фергюс рулит движеньем на бетонке.

Ему покорны все ночные птицы,

И волны щиплют берег, как барашки,

И кайф его веселый и без ломок.

Нас водила молодость
С рюкзаком на юг,
Нас бросала молодость
На диван подруг.

Боевые вороны
Уносили нас.
Нам кричали: "Клоуны!"
Или: "Пидарас!"

"Но в крови горячечной
Подымались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы" (само собой).

Нас учила молодость,
Как торчать и пить,
Хороша ты, молодость –
Только б пережить!..