Она шла с гор.
медленно, едва босыми стопами
колкого снега касаясь.
Волосы – плавно на ветре холодном
В летопись жизни вмерзали,
растворяясь,
переплетаясь.
Музыка едва слышная

[только ей]

танцевала нотами по

серебряным струнам.

Светлое ее лицо
на темном неба фоне
соперничало пожалуй только
с ликом
лунным.
Край одежд ее размотался и легко,
бездумно
плыл над спящим
городом,
удивительные сны навевая,
окутывая теплым
звенящим холодом.

Снежное светло-синее пламя
ровно, не дрогнув,
на дне бездонных глаз

[где-то]
горело.
А губы не улыбались,
а дарили покой.

[не волнуя]

Ни жилки в них не алело.

Ее считали ведьмой.
В этот зимний вечер она с гор тихо
шла.
А за плечами так явно, буднично и так невозможно
Парили два снежно-белых крыла.

Я пишу эти глупые стихи
росчерком облаков
На стекле твоего окна,
на отражении трех светло-серых ветров.
Где-то среди по твоей пустыне
разбросанных звеньев поломанных
мною оков.
Я пишу на гладкой поверхности забытых
тобой на столе
моем солнцезащитных
очков.
Я пишу на ходу, переходя
по колено в воде,
окруживший обоих ров.
Я пишу на обрывке газеты ночью -
- когда сон не идет или
когда слишком много снов.
(строчки вьются где-то между
небом и звоном
церковных колоколов…)
Представляешь?
Это ведь правда очень и очень
высоко -
- ты не достанешь.
Да и как достать эти строки
из мурлыкания сонных
котов?
Это намеренно.
Сможешь прочесть,
когда будешь готов.
Да и то, если вернешь
мне слова потраченные
Тысячей новых слов.

[за каждое]

- Может быть правда найдем
нашу Вальхаллу двух бражников
на запах весенних костров?

- И не спрашивай…

Ты идешь по улице
совершенно, вдрызг [о, какое смачное слово]
пьяный,
сжигая мосты и ломая основы,
в то время как родители
искренне верят, что ты зубришь
математику.
В каком-то смысле они тоже счастливы,
ведь верят (даже видят)
через свою призму реальности
(это их тактика).
А ты идешь по улице и к черту
всех тех,
кто когда-либо пытался тебя спасти.
Их замысел был заранее обречен на
успех,
но на очень временный.
И ты о них не жалеешь,
ведь каждый, по сути, смотрит
на мир через свое цветное
(или черно-белое)
стекло
И тебе (на мой скромный взгляд)
просто больше других
повезло…
Ведь ты видишь
свой мир
(ночной и мокрый)
через яркую рубиновую дымку
[не всегда]
И тебя почти ничто не держит.
А ведь страшное слово, вслушайся, -
- ни-ког-да…
Ты ведь так и не поставил плюсик
в графе
«разлюбить».
Ведь у любой призмы
и/или дымки
должен быть
смысл.
Должно быть, зачем… жить.
Или все слишком скучно. Затянуто, как резина.
Ты идешь по улице.
Шатаешься, но не падаешь.
Да и как упасть?
Ведь лужи пестрые не от любви, от бензина.

Тусклым темно-зеленым фосфорицирует
Молочно-белый лоб, желтоватый свет…
Не хватает полузабытых граммофонных звуков
И запахов их сигарет…
Труп – гора навеки застывшей плоти
Здесь давно воспринимается мебелью…
[из коридора сухое: «Mein Sehenswurdigkeiten»]
И все же он живее, чем отмершие стебли…
Тысячи смертей
(мученических и просто жалких)
пыток,
аннексий и резолюций
сгустились под темным проклятым потолком…
Самое страшное наказание творцу революций.
(а фантазию-то люди пьют с молоком)
Тогда было неясно, что страшнее –
- не придумать
при желании людям.
[ребенок неожиданно звонко плачет - вывели]
Да и откуда им было знать, этим людям, что
(между правым и левым плечом)
годами живая душа
цвета вытертой скатерти
метаться здесь будет,
бродячим псом,
издыхавшим на мокрой паперти…