Я рожден для нищеты,

Я рожден для правоты,

Я рожден для голода,

Я рожден для города,

Я рожден для прямоты,

Я рожден для пустоты,

Я рожден для пряности,

Я рожден для драности,

Я рожден для сладости,

Я рожден для радости,

Я рожден для бороды,

Я рожден для пестроты,

Я рожден для смутного,

Я рожден для путного,

Я рожден для белого,

Я рожден для целого,

Я рожден для плавного,

Я рожден для главного,

Я рожден для колышка,

Я рожден для солнышка,

Я рожден для моего,

Я рожден для ничего!
<88>

На полстакана, и надо поспать, а иначе…

Ну-ка, попробуй, как дух без кола, без двора –

В тихих озерах проплыть на приятельской даче.

Ночи бульдожьей не хватит, и скоро врачи

По коридору пройдут, прогрохочет тележка.

Жизнь уходящая бредит и стонет, кричит, –

И я бегу, пограничник, устроить задержку

Груза болящего в чьи-то глухие поля,

В то запредельное, хуже хохлов, иноземье…

С той стороны пограничник смеется, маня

Нас проезжать, не стоять, продлевая мгновенье

Жизни бессмысленной, что добрела до седин

И ни хрена не взяла, поперхнувшись задачей.

Где всего счастья-то – вспомнить, как плавал один

В тихих озерах в вечор на приятельской даче.

***

За этот воздух можно умереть,

За этот воздух умирать не надо.

Здесь расцветает первая сирень,

Здесь пролегла последняя Эллада.

И мы здесь ляжем, если повезет,

На берегу соленого колодца,

Как к кипарису виноград ползет,

В простом веселье провожая солнце.

Над Россией небо синее,

Меж берез жара за тридцать

(За забором гам и грохот),

Хоть похоже на Тавриду,

Только все же не Таврида.

И даже, может, за упором,

Когда желанья, как топор,

Ломали крепкие заборы,

Что выставляла жизнь, крестясь,

Мол, все тут будет, как обычно.

Но звезды падали, лучась,

Как пьяные из электричек.

От слова глупого "любовь"

Горели месяцы и листья.

И сумерки дышали в кровь

Безумьем и самоубийством.

Слишком стар для счастья и игры,
Лишь минутой, покурив травы,
Лишь обняв Марию, в час, когда
Ночь стоит без края, как беда.

Посидеть, погладить вдоль спины
И умчаться в сторону луны.

Хочется сказать просто
Про человека среднего роста,
Про девушку не с голубыми глазами,
Про таких, как мы сами.
Хочется сказать просто,
Что ночи, как крюки, остры,
Что дни, как могилы, плоски,
Что книги нам вместо соски.
Хочется сказать просто,
Что жизнь, вообще, сносна,
Хотя и слегка хренова,
Но это не совсем ново.

(Навеяно стихами из его книжки.)

Черный цвет мне приятен,
Словно воспоминанье,
След, где Первоваятель
Замер в муке исканья.

Цвет мистической дали,
Цвет вражды и ненастья,
Полный жгучей печали –
И запретной цвет страсти.

Мы с ним жизнью сочтенны
И тоскою повиты,
В его росчерке черном
Жизнь сравнима с молитвой.

Как у полночи лунной,
И как платье певицы,
Как у девушки юной,
Опустившей ресницы.

Цвет лесов, мне знакомый:
Это все, как в России –
Белокурых и черных,
Что люблю с той же силой.

Цвет рабов и поэтов,
И премудрости книжной,
Цвет весны или – летом –
Самых спелых цвет вишен.

На его барском фоне
Пахнет киноварь кровью.
Он всегда, как икона –
В изголовье.

И дней не хватит обвести подряд
Словами эту бедную поляну...
И я живу в мечтах, как игуана,
С глазами обращенными назад.

<89>

Очумелые спицы авто — утвердить невозможность езды
Через кашу разлапистых улиц, темнеющих рано,
И внезапных красоток — быстрее падучей звезды —
Не успел, как всегда, загадать я желанье.

Подмосковная даль, где река в берегах — дорога,
Как ничто, очевидна, ясна и красива,
Переулок в зиме — когда выхожу на его берега
И бреду в магазин: в доме нет ни картошки, ни пива.

Неба. Звезды. Истоптанный снег.
Шум авто, уходящая кошка.
Этот белый, искусственный свет,
Как в театре, где жизнь — понарошку.

Успокойся и просто живи,
И глотай тот полуночный воздух
Славы, счастья, надежды, любви —
Взгляд поймав этой ночи раскосый.

Мне сказка старых времен.

Г. Гейне

Как долго весть идет далекая из Фулы.

Ее из губ, шепча, передавать бы в губы,

Как будто весть, как будто сердца гулы...

Я так любил тот стих про короля и кубок...

То, может, Олаф был, а, может, храбрый Дитрих.

Германский культ меча и розы куртуазной,

Слова написаны, толкованы, а тени – зыбки.

И все, что после – более-менее напрасно.

Приметы дня чужды мне, реальность – незнакома.

Любовь и смерть – не сыщешь лучшей темы.

Любимейшего сна соседка-незнакомка,

Деревья вдоль реки и дети в лодке – немы...

Преследуют меня всю жизнь... И так глубока

Река – я знаю детским узнаваньем,

Другие вещи, церковь, свечку в спальне,

Из прошлого приходят сокол и гребенка –

Из той страны, где умер я

Ребенком.

От путешествия на край –

Не отказываются,

Хоть ночлегов и дорог

Не оказывается.

И попутчики плохи

И непреданны,

Расстояния глухи

И неведомы.

Боги с досок не глядят –

Привередливы,

По дорогам племена

Неприветливы.

И кто раньше были здесь –

Все повешены.

Из другой мы стороны

И помешаны.

И поют – кому спокойно

И песенно,

И поют, когда смертельно

Невесело.